Поли Делано
Пьяно-бар для одиноких
Хавьеру, поэту фортепьяно и бессонниц
Я — великий Хавьер. Да — маленький, но великий в прошлом Хавьер. А собственно, почему в прошлом? Великий и теперь! Пусть над клавишами моего пианино уже свисает паутина, и ковер на полу в нашем заброшенном баре покрыт толстым слоем пыли, пусть за стойкой уже не делают прекрасных коктейлей ни Карлос, ни Гойито. Что из того? Я по-прежнему — великий, и мой дар никуда не делся, ибо время ему не указ. Великий Хавьер, у которого глаза буравят, пронизывают, точно рентгеном, ну не вышел ростом, и лысина слишком большая, зато много чего знает и умен, черт возьми! Про таких говорят: «Кто от нас, а этот — к нам». Сколько всего насмотрелся за эти годы, знает, какие мудреные узлы может завязывать жизнь, и ласковый, с подходом, умеет поднять настроение» Да, моему дару время не указ, и сегодня вечером, когда стало темнеть, я решился еще разок навестить эти обреченные на гибель старые улочки, где дома сносят один за другим, где будут мчаться машины и ничто не помешает стремительному разрушению города, воздвигнутого когда-то в «краю безоблачной ясности», где умели радоваться жизни, но, выходит, теперь самое главное, — поскорее проложить автострады с севера на юг, оттуда сюда, построить шоссе там, где можно и нельзя. А все это приведет к уничтожению кислорода, к всевластию автомобиля, к бесчеловечной империи грохота, где будет окончательно унижен несчастный человек, которому иногда до боли хочется пройтись пешком в тишине, подумать, поговорить с самим собой...
Кружатся по залу призраки старых друзей, которые из вечера в вечер спешили сюда, чтобы, найти утешение, послушать музыку, выпить рюмочку-другую, почувствовать хоть какое-то человеческое тепло... Мои старые друзья, мои постоянные посетители: безнадежно увядшая Рут, Усач Маркос, карлица Хулиета, чилийцы, мой родной брат, Ванесса...
Все было хорошо, пока не появилась Ванесса. Много здесь побывало народу, и самого разного: художники, певцы, танцовщицы, путаны... да и самые обычные люди. Сколько раз сюда наведывался сам Хемингуэй! Я подолгу с ним разговаривал, и не столько о литературе, сколько о такой смешной штуке, как жизнь, многому от него научился... Да, в бар шли именно за утешением, и, пожалуй, не те, кто пережил настоящие жизненные катастрофы, хотя были и такие, а скорее, после обычных ударов и встрясок, какие нужны жизни для равновесия, ведь темные полосы они непременно проходят, должны пройти, без вопроса, и я из тех, кто готов повторять без конца — а у меня есть на это все основания! — «Не бывает бед, что живут сто лет». Мой дядя Хулио любил говорить этак назидательно: «Когда можно поправить дело, не жалуйся, а коли нельзя — жаловаться попусту». Прописные истины, однако нелишне и вспомнить. Приходили к маленькому и великому Хавьеру — послушать его музыку, его хрипловатый голос, набраться жизненных сил. Но что еще надеялись здесь найти, кроме моей игры, моего пения? Выть может, некоторые хотели, как говорят, «отвлечь быка плащом», увернуться от ударов одиночества, уйти после рабочего дня от этих мучительных, гнетущих часов, которые тянутся и тянутся и никак не наступит ночь, когда можно провалиться в сон. Самое время для кабака, самое время удрать, спастись от тусклых будней, думаю, чаще — от одиночества, от этого призрака, чье присутствие всегда ощутимо, он рядом, в самой близи, только это не определишь, не ухватишь словом. Кто-то из моих друзей, не помню кто, может и Эрнест, утверждал, что стакан виски легче идет в одиночестве и что одиночеству легче от стакана виски.