«Мой сын БГ» читать онлайн

Людмила Гребенщикова

Мой сын БГ

Два слова об авторе

Всей культурой, которая есть во мне, я обязан своей маме.

Она всегда считала своей первейшей обязанностью наполнить меня до краев тем прекрасным, что происходило в доступном нам тогда мире культуры. Если в Филармонии играли Баха или Равеля; если приезжал театр Образцова и билетов просто не было в природе; если в каком-то клубе только один сеанс шла недоступная «Великолепная семерка» с Юлом Бриннером — благодаря маме я оказывался в правильном месте в правильное время. Все, чего было «не достать» из искусства, ее стараниями рано или поздно попадало мне в руки, пусть даже на одну ночь, — будь это «Мастер и Маргарита», «Один день Ивана Денисовича» или совершенно недоступные советскому школьнику библиотечные книги про Тарзана. Каких хлопот ей это стоило по тем временам — я даже не могу себе представить.

Даже на первый в моей жизни подпольный «рок-сейшн» вытащила меня именно она. Когда же у отца возникали сомнения — ту ли музыку я слушаю, мама бестрепетно отбивала мое право на прогрессивные звуки. Она считала, что я должен иметь свободу выбирать то, что мне по душе.

Глядя на нее, я научился не стесняться испытывать восторг при виде прекрасного — и это открыло для меня бесконечный мир. С плодами такого воспитания вам приходится иметь дело и по сей день. Ничего лучше со мной случиться не могло.

Мама — спасибо!

Борис Гребенщиков

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Я родилась в 1929 году. Мое первое детское воспоминание: я стою в детской кроватке, комната залита солнцем. В ней — высокий лепной потолок, высокая кафельная печка, в которой горит огонь, сияет начищенный паркет. И в окно врываются лучи солнца. Все это наполняет меня такой радостью, что я смеюсь.

Мы жили на Пушкинской. Улица тогда была вымощена белыми плитами и засажена высокими деревьями, между которыми я училась ходить. Рядом находился Пушкинский сквер. Мы в нем гуляли. Вокруг гуляло очень много представителей старой интеллигенции. Меня удивляли пожилые дамы, которые даже летом не снимали перчаток. Их внучки с аккуратно убранными локонами палочками гоняли обручи. Позже, когда я читала книги из «Золотой библиотеки», я вспоминала этих девочек. Потом эта публика постепенно начала исчезать.

Помню, перейдя в класс третий, я отправилась на Пушкинскую сдавать босоножки в ремонт. Там стояли пожилые благородные дамы. Я заняла очередь и отправилась играть. Вернувшись, втиснулась в очередь, чем вызвала большой протест со стороны этих дам. Я, прижимая босоножки к своему пионерскому галстуку, проникновенно сказала: «Ну, това-а-арищи». Они мертвенно побледнели и замолчали. Я сдала босоножки, ушла и никак не могла понять, почему они так странно отреагировали на слово «товарищи». Потом поняла. У них у всех оно ассоциировалось с ночными звонками в квартиру, с арестами. В блокаду умерли остатки старой интеллигенции, которая жила на Пушкинской улице. Это был привилегированный район.

В нашей квартире жили два брата — Шура и Василий. Василий был студентом, Шура — десятиклассником. К ним регулярно приходила старшая сестра — готовить обед, а затем уходила в свою семью. Шура любил дразнить меня. Я не выговаривала тогда букву «р», а он вечно спрашивал: «Скажи, как меня зовут?» Я робко произносила: «Шул-ла». Он басил: «Что?» И я опрометью убегала. Я его очень боялась.